| Здесь можно найти нужные ноты | Здесь можно найти книги по музыке и искусству |
всего 928 голосов |
всего 473 голоса |
Юрий Темирканов. Монолог
Ваша корзина пуста
Балет в меняющемся мире
Борис Илларионов
Из предисловия к книге Г.Алексидзе "Балет в меняющемся мире"
Последний хореограф с улицы Росси
С Георгием Дмитриевичем Алексидзе я познакомился на улице Зодчего Росси, в Академии Русского балета. Многократно виделись мы и на самой улице. И каждый раз случайное, как правило, свидание оставляло чувство, что нет ничего более приятного и естественного, чем встретить в этих величественных декорациях Георгия Дмитриевича. Последние несколько лет хореограф постоянно живет и работает на улице Росси. Для него это годы зрелого мастерства, годы тяжелых испытаний и годы самых светлых надежд. Как когда-то проходивший по Росси с неизменной авоськой Федор Лопухов был символом преемственности чего-то незыблемого в русском балете, так и сегодня идущий здесь с палочкой Алексидзе символизирует профессиональную честность и балет, понимаемый как исключительно творческий процесс. Алексидзе родился не петербуржцем. Он им стал, причем, если следовать за внешней цепью событий, произошло это случайно. Воспитание в славившейся на всю Грузию театральной семье, первые профессиональные шаги в Тбилиси, учеба в Московском хореографическом училище у Асафа Мессерера, попытка поступления на балетмейстерский факультет ГИТИСа …и вдруг полученное известие, что в Ленинграде Лопухов делает первый набор на балетмейстерское отделение консерватории. Сегодня абсурдно даже подумать, что Алексидзе ставил бы балетные драмы с соблюдением всех принципов реалистического театра, а в компоновке движений руководствовался бы принципом «психологической окраски» па согласно гитисовской «методике Захарова». Встреча с «формалистом» Лопуховым, давшим грамотный импульс «инструментальному» таланту юного хореографа, нынче кажется единственно возможной. Первые постановки Алексидзе и большинство его последующих работ подчеркнуто бессюжетны, названиями повторяют титулы музыкальных партитур. Столь бескомпромиссный и рафинированный симфонизм появлялся на отечественной сцене впервые. Да, права симфонического танца уже утвердили Григорович и Бельский, но то был симфонизм, поставленный на службу раскрытию сюжетов и конкретных идей. Алексидзе оказался ближе другому петербургскому грузину и тезке – Джорджу Баланчину (Георгию Баланчивадзе), чьи заокеанские танцсимфонии уже успели взбудоражить советское соцреалистическое художественное сознание. Во многом интуитивно идя по стопам старшего коллеги, Алексидзе смог найти оригинальные подходы к перевоплощению музыки в танец. Как неоднократно отмечали, стилистика Алексидзе сродни камерному музицированию. Хореограф слышит, преподносит, будто рассматривает с разных ракурсов каждую нотку, каждое созвучие, любой прихотливый поворот композиторской мысли. Хореография Алексидзе изобилует мелкими деталями, искрится мерцающими бликами, танцевальная ткань, как правило, дробная, стаккатная, постановщик стремится вложить в каждый музыкальный и танцевальный такт всю полноту жизни и вместе с ней глубину собственного миросозерцания. Камерно-музыкальные изыскания Алексидзе сполна реализовались в серии Вечеров камерного балета и камерной музыки, сочиненных в соавторстве с духовым квинтетом Виталия Буяновского и показанных на обеих эстрадах Ленинградской филармонии. В «Вечерах» и других работах Алексидзе рубежа 60-70-х годов участвовали все лучшие танцовщики того времени. Их, равно как и многочисленных молодых коллег, некто не принуждал; все постановки были внеплановыми, репетиции и выступления проходили в свободное от основной работы время, гонорар, если и выплачивался, то очень скромный. Но зачем-то им это было нужно. Зачем – понимаешь, если попытаться представить биографию Осипенко и Макаровой – без «Сиринкса», Колпаковой и Долгушина – без баховской «Сарабанды», Комлевой – без «Клавесина» из «Вирджинальных танцев», Соловьева и Федичевой – без «Орестеи», Барышникова – без «Безделушек». Представить невозможно – в палитре мастерства великих отсутствовали бы очень важные краски. Середина 70-х разлучила Алексидзе с Ленинградом–Петербургом. Многолетняя работа в Тбилиси, постановки в разных городах Советского Союза, сотрудничество с Параджановым и Стуруа перемежались наездами в город на Неве. Приглашал Аскольд Макаров для обновления репертуара «Хореографических миниатюр», Никита Долгушин – в только что возглавленный им коллектив Оперной студии консерватории. В начале 90-х возник интереснейший проект Балета Капеллы (принцип танцевания и музицирования восходил к Вечерам камерного балета и камерной музыки). В силу обстоятельств времени первая разноплановая, необыкновенно насыщенная трехактная программа проекта оказалась и последней. Театр Алексидзе с конца 70-х становился все более и более интеллектуальным, не теряя при этом своей хореографической сути. Сложная современная музыка, неочевидные стилистические изыски, несколько планов действия и несколько уровней смысла по-прежнему воплощались исключительно пластическими средствами. Многосложные спектакли, такие, как «Медея» Габичвадзе и «Эра Водолея» Губайдуллиной, требовали стопроцентно внимающего и думающего (притом, образованного) зрителя, способного познать и пережить глубины страсти и стихийные бездны подсознания. Возвращение в Петербург в 2000 году вернуло Алексидзе в лоно педагогики. Сразу по окончании консерватории молодой Георгий Дмитриевич был оставлен Лопуховым преподавать и за единсвенную пятилетку сумел выучить Бориса Эйфмана и Леонида Лебедева. Теперь же балетмейстерская кафедра Академии Русского балета позволила мастеру полноценно передавать опыт юным коллегам. XXI век встретил Алексидзе трагическими коллизиями. Георгий Дмитриевич сумел их пережить, сохранив жажду жизни и жажду творчества. Событием – неординарным, почти сверхъестественным – для балетной жизни Петербурга стала программа Хореографических миниатюр Алексидзе, поставленная в труппе Юрия Петухова в 2006 году. Неоднозначным оказался прием этой исповеди хореографа. Ее назвали и выражением философии страха, и сублимацией ужасов пережитого автором. Смею не согласиться. Новейшие миниатюры Алексидзе – жизнеутверждающие и утверждающие творчество как единственный способ существования художника. В согласии с заветами юности Алексидзе утверждает, что балет должен быть разным. Хореография может быть чисто инструментальной (как номера на музыку Адана, «Вигано» или «Ритурнель»), может разрабатывать избранный пластический и смысловой мотив (как «Феникс», «Сулико» и «Фламенко»), может представлять собой стилистические модуляции (как «Плач Армиды»), основываться на изобразительных аллюзиях (как «Петроградская мадонна»), излагать сюжет и историю персонажей (как «Ио и овод», «Орфей и Эвредика»), быть театром абсурда («Мужчина и женщина» на музыку Веберна), психологическим театром («Медитации» по Томасу Манну), может быть ироничной («Вместо танго») и безысходно трагичной («Страх»), нести черты молитвенного священнодействия («Литургия») и сюрреалистическую перекличку по-киношному крупных и общих планов («Цвет граната»). Очевидный, казалось бы, тезис о плюрализме выразительных средств в том или ином виде искусства, стал у Алексидзе метасмыслом, кредо, прокламацией, как нельзя своевременной. Испокон веку получившие власть балетные начальники навязывают как генеральную линию им самим близкие тенденции и направления творчества. В постсоветские годы ситуация, как ни странно, почти не поменялась. Если раньше знаменем были Захаров, а затем Григорович, то сейчас это односложно понимаемый опыт зарубежного балета. Миниатюры Алексидзе оригинальны, безупречны по композиции, тонко музыкальны, наполнены смыслом и смыслами, они не укладываются в прокрустовы ложа и генеральные линии. Спасибо Вам за это, Георгий Дмитриевич!
Стоимость доставки Заказать книгу обычным письмом
.png)
Вместе с этой книгой обычно покупают:
Это интересно:
Суламифь Мессерер. Мне хочется жить!..
Как-то моя старшая сестра Эля спросила маму, кого из детей она больше всего любит. Мама ответила: "У меня десять пальцев на руках, какой ни порежешь — одинаково больно!" В нашей семье было десять детей. Правда, двое: Пнина и Моисей умерли еще в отрочестве. О Пнине родители часто вспоминали, ставя ее мне в пример.
Елена Образцова. Воспоминания о детстве
Воспоминания детства для Лены навсегда связаны с войной и блокадой. С первого дня отец ушел на фронт, семья до конца зимы 1942 года оставалась в осажденном Ленинграде. Весной 1942 года Лена с матерью и бабушкой были эвакуированы по Ладожскому озеру в городок Устюжну Вологодской области, где они жили до лета 1945 года.
Как воспитать художника-исполнителя?
Музыка находится внутри нас, в нашем сознании, воображении, чувстве. «Местоположение» музыки — это наш слух; инструмент существует как бы вне нас, он является частицей объективного внешнего мира, которая нуждается в познании, овладении ей, дабы она была подчинена нашей творческой воле, нашему внутреннему миру.
О профессиональном и любительском снобизме
Образовательная система породила множественный снобизм — и среди профессионалов, и среди любителей. Если кто-то не заметил, что в настоящее время мы имеем необычайную разделенность в музыкальной исполнительски-слушательской среде — не во время концерта, а просто в жизни, — то этот человек счастливчик. Более того, в среде музыкантов это разделение тоже есть.
Слушать музыку:
Петр Ильич Чайковский — Симфония №6
Симфония № 6 си минор, соч. 74 «Патетическая» — последняя симфония Петра Ильича Чайковского, которую он писал с февраля по конец августа 1893 года. Название ей дал брат композитора — Модест, но сам композитор вначале работы на симфонией хотел дать ей программное название "Жизнь". Премьера состоялась 16 октября (29 октября) 1893 г. в Петербурге, за 9 дней до смерти композитора.
Моцарт — Реквием
Requiem — траурная заупокойная месса — это последнее незавершённое произведение Вольфганга Амадея Моцарта, над которым он работал перед самой смертью — месса, исполняемая на традиционный принятый в католической службе латинский текст. По сей день ведутся споры о том, какая в точности часть принадлежит Моцарту, а какая — дописавшим после его смерти «Реквием» М.Ф. Зюсмайеру и Йозефу Айблеру.
Густав Малер — Симфония №8
При жизни Малера его музыка часто недооценивалась. Симфонии Малера именовались "симфоническими попурри", их осуждали за стилевой эклектизм, злоупотребление "реминисценциями" из других авторов и австрийских народных песен. Высокую композиторскую технику Малера не отрицали, но его обвиняли в том, что бесчисленными звуковыми эффектами и применением грандиозных оркестровых составов он пытается скрыть свою творческую несостоятельность.
