Исполнительское мастерство



Николай Слонимский. Новая жизнь

Николай Слонимский. Новая жизнь

Не будет преувеличением сказать, что всю свою жизнь Николай Слонимский (брат покойного ленинградского писателя, входившего в группу «Серапионовы братья», и дядя ныне здравствующего петербургского композитора Сергея Слонимского) плыл против течения: будучи незаменимым ассистентом Кусевицкого, он с ним поссорился; он дирижировал авангардной музыкой, когда мало кто в Америке был готов ее слушать; и даже один из составленных им музыкальных словарей – это трехсотлетняя история неприятия современниками произведений, ныне знаменитейших.
В жизни Николай Леонидович был столь же парадоксален, например он умел одной рукой дирижировать на три четверти, другой – на четыре. Я познакомился с ним в доме его племянника Сергея Слонимского, когда Николай Леонидович приезжал в Петербург с дочерью Электрой. Перед отъездом он сказал: «Я бы еще приехал, но слишком долго лететь из Калифорнии. Вот когда океан будут перелетать за двадцать минут…»
Разговор наш происходил весной 1994 года, вскоре после того, как Николай Леонидович отметил свое столетие. В следующем году он умер, а спустя двенадцать лет я увидел на выставке в базельском музее Тингели, посвященной Эдгару Варезу, фотографии Слонимского – в тридцатые годы участника Панамериканской ассоциации композиторов, пропагандировавших музыку Америки, Мексики и Антильских островов; там же – афиши его концертов, включающих произведения Айвза, Коуэлла и самого Вареза.
В середине девяностых годов я гостил у Электры в Нью-Йорке. Она служила в офисe, помещавшемся в одной из башен World Trade Centre, куда я к ней захаживал на какой-то высокий этаж, и очень огорчалась, потеряв это место, о чем я потом вспоминал, когда в сентябре 2001 года смотрел по телевидению из Италии, как рушились эти башни.


– Расскажите, пожалуйста, немного о Вашей семье.

– Мой отец был сотрудником журнала «Вестник Европы», писал на общественные темы. В 1890 году он выпустил первую в России книгу о Карле Марксе, и мой двоюродный брат, польский поэт Антони Слонимский, шутил, что из-за этого в России случилась революция. Он не знал, что книгу раскритиковал Ленин, обвинив отца в «реакционном утопизме». Отец был идеалистом. Я помню, он всегда опаздывал сдавать статьи в срок и говорил, что, наверное, опоздает на собственные похороны. Мать моя происходила из семьи Венгеровых и в юности была «нигилисткой». Однажды она ходила за советом к Достоевскому; а я, незадолго до смерти его вдовы, Анны Григорьевны, провел с нею вечер в гостях, поначалу не зная кто она и не понимая, почему она все время говорит о Достоевском, о котором наслушался от нее историй. Самый знаменитый из семьи Венгеровых – мой дядя, издатель собраний сочинений писателей-классиков и составитель так называемой «картотеки Венгерова» для так и не увидевшего света биографического словаря русских писателей, содержащей бесчисленные и часто уникальные о них сведения.

– Картотека находится в Пушкинском Доме, все мы часто к ней прибегаем.

– Мамина сестра Изабелла была довольно известной пианисткой и после революции эмигрировала в Америку. А другая сестра, Зинаида, переводчица Бернарда Шоу и Герберта Уэллса, вышла замуж за поэта Николая Минского, который в молодости страдал радикальными взглядами и остался в истории не столько благодаря своему новому переводу «Илиады», отнюдь не затмившему перевод Гнедича, сколько строкой «Пролетарии всех стран, соединяйтесь». Надо еще упомянуть двоюродного племянника моей матери – Александра Таирова. Семья наша приняла православие, и моим крестным отцом стал Владимир Соловьев.
Когда мне было четырнадцать лет, тетя Изабелла, обучавшая меня фортепианной игре, решила, что мне пора поступить в ее фортепианный класс в консерватории. На экзамене ее директор, Глазунов, и Максимилиан Штейнберг, зять Римского-Корсакова, были удивлены моей способностью расшифровывать самые сложные диссонансы, которые они специально брали на фортепиано, но, к сожалению, абсолютный слух еще не свидетельствует о гениальности, которую мне приписывала моя мать. Впоследствии я стал брать частные уроки композиции у Василия Калафати – он был учителем Стравинского и рассказывал, как его ученику не давалась элементарная гармония. Кроме того, некоторое время я изучал физику, астрономию и математику в Петербургском университете.

– Как Вы выбирались в 1918 году из Петрограда?

– Я решил оставить Петроград, потому что жить там стало невозможно. Среди прочего, очень плохо было с едой. Последнее, что я там сумел купить, – бутерброд с воблой. Где-то нашли товарный вагон с мерзлой воблой и быстро стали ее распродавать. Конина считалась деликатесом, и ходила такая шутка: «Ваше высочество (или сиятельство), лошади поданы». Кстати, как ни странно, уже после Октября в Гатчине некоторое время продолжал спокойно жить Великий князь Михаил, чьей дочери я давал уроки музыки. Когда в июле 1918 года расстреляли царскую семью, я не знал, в какой форме я могу выразить соболезнования… Что было дальше с Великим князем, я не знаю, потому что уехал из Петербурга, хотя ему стоило бы это сделать раньше меня. Его морганатическую жену и мою бывшую ученицу я потом встретил в Киеве.
У меня был старый, царский еще, паспорт; я пошел в какое-то учреждение и сказал, что меня приглашают давать концерты на Украине. Это нашли серьезным поводом и выдали документы. Они были на немецком языке, в Калифорнии у меня до сих пор хранится этот паспорт. Я собирался ехать в Киев, где у меня были друзья. Но когда пришел на вокзал, мне ответили, что никаких поездов нет и нужно идти пешком. Так я и шел пешком до какого-то полустанка, откуда все-таки отправлялся поезд в сторону Украины. У меня имелись кое-какие деньги, старые, Временного правительства, еще оставались царские рубли и почтовые марки, которые тоже употреблялись в качестве разменной монеты. Ехал, кажется, две ночи... Наконец добрался до Киева, где стал искать моих друзей, приехавших туда немного раньше. Они жили в самом высоком здании тогдашнего Киева – шестиэтажном, которое называли небоскребом. Я их нашел, и меня поселили в квартире философа Шестова. Удалось получить место пианиста в оперной студии с жалованьем двенадцать рублей. Это было неожиданно и важно: жизнь сразу изменилась, я уже мог покупать партитуры! Мог купить иногда и французскую булку, которой год не видел. Руководил этой студией тенор Николай Фигнер – знаменитый исполнитель Чайковского. Там же я брал уроки композиции у Глиэра, директора Киевской консерватории.
Беженцев тогда в Киеве было множество и разного, так сказать, пошиба. Был, например, член Бунда Жаботинский, расстрелявший Гапона. В ноябре 1918 года прекратилась война с Германией, немцы ушли. Появился гетман Скоропадский, старый русский генерал. Потом, как можно было предвидеть по его фамилии, его выгнали, пришел к власти Петлюра. А вообще за год правительство сменилось, кажется, двадцать один раз. Обстановка была сложной: были бандиты, которые грабили, были столкновения враждующих сторон, был антисемитизм. Газеты, например, обнародовали, что философ Шестов на самом деле еврей Шварцман.
Я стал искать возможность уехать. Сел, наконец, в какой-то вагон, направлявшийся на Восток. Надеялся добрать до Волги, оттуда – на юг. Двенадцать дней ехал только до Харькова. Там объявили, что нет топлива и собирать его должны пассажиры. Из Новочеркасска я решил ехать в Крым. Он был занят Белой армией, к которой я не испытывал никакого интереса, считал их тоже своего рода бандитами, но было у меня чувство, что нужно во что бы то ни стало пробираться на юг. Мне удалось добраться до Новороссийска, потом до Ялты и там сесть на пароход. Место мое находилось на лестнице между палубой и капитанской рубкой. Кто-то из знакомых снабдил меня украинскими рублями, почему-то они были в ходу, так что мне удалось купить немного еды – кажется, какие-то бублики. Дня три занял путь до Константинопольского порта. Я даже не очень задумывался, куда идет пароход. Было одно желание: лишь бы скорее уехать из Крыма, где начиналась уже страшная борьба между белыми и большевиками. Какой-то сумасшедший генерал Слащев выпустил афишу, требующую мобилизации всех мужчин от двадцати до сорока двух лет и грозящую расстрелом всем, у кого нет документов. В конце он приписал, что грех за тех, кого расстреляют, он принимает на свою душу, – это было, конечно, очень важно. В Ялте тогда вешали молодых людей якобы за сочувствие красным...
В Константинополе меня встретила совершенно иная, небывалая жизнь. Например, лошади там были накормленные (помню, как в Петрограде лошади падали на ходу и из дворов тотчас выскакивали люди, чтобы разжиться лошадиным мясом). Мир казался не просто новым, а невероятным. Я стал играть в ресторане за семь лир плюс обед. Так просуществовал около года. Хотел отправиться в Париж, но у меня был советский паспорт, а это сразу вызывало подозрения. Каким-то образом я все-таки попал в Болгарию, а оттуда стал постепенно продвигаться на Запад. Из письма моей тети, выбравшейся в Латвию, узнал, что мать с братом вернулись из Крыма в Петроград (до этого я даже не знал, жива ли моя мать). В конце концов добрался до Парижа. Там начал с того, что за пятнадцать франков в день играл в кино на рояле, некоторое время работал аккомпаниатором у Дягилева. В свободное время, которого у меня было сколько угодно, я виделся с друзьями, в том числе со знакомыми мне еще по Петербургу Гиппиус и Мережковским. В годы, предшествовавшие революции, я встречал у них множество людей, среди них Керенского, которого Зинаида Гиппиус сначала обласкала, а потом прокляла за то, что он уступил власть «сатанинской силе» – большевикам. Кстати, 25 октября 1917 года, в день революции, приехав в Петроград из Москвы и узнав от постового на улице, что «Советы взяли власть», я купил газету и в трамвае стал ее читать. Какой-то матрос, увидев в ней имя Керенского, сказал мне: «Ты что, за жида Керенского? Троцкий – вот кто защитник земли русской!» Это напомнило мне случай с Шаляпиным, которому я был представлен, так как он искал аккомпаниатора, после того как от него ушел, не выдержав его характера, идеальный для него Макс Рабинович. На место Рабиновича Шаляпин взял белокурого пианиста-англичанина, очень мало чувствительного к его специфическому стилю. Раздраженный этим Шаляпин в конце концов вскричал: «Уберите этого несчастного еврея и отдайте мне моего Рабиновича!»
Как-то раз я аккомпанировал одному певцу, баритону Мозжухину, исполнявшему, среди прочего, вещи Мусоргского и других. Я был неплохим аккомпаниатором и хорошо справлялся с такими сложными вещами, как у Мусоргского. Однажды после концерта ко мне подошел человек и представился как Сергей Кусевицкий. Он сделал мне комплимент и предложил стать его ассистентом. Я был в полном восторге, тем более что он предлагал и неплохой гонорар! И в течение двух с половиной лет я с ним работал. Когда он готовился к концертам, в мои обязанности входило проигрывать у него дома симфонические сочинения, в то время как он ими дирижировал, указывая вступления воображаемым группам инструментов.
Помню, мы исполняли «Весну священную» Стравинского, и эту партитуру очень трудно было читать. Но я понимал, что должен доказать себе и другим: я могу играть очень сложные вещи, которые другим не под силу. Это была борьба за существование. Кусевицкий остался доволен и заметил, что у меня талант пианиста. Мне было двадцать четыре года. Я предполагал и дальше с ним работать, но неожиданно получил письмо из Америки от тенора, которому ранее аккомпанировал во время его европейских гастролей. Тот писал, что только-только основал школу оперного пения и предлагает мне в ней место аккомпаниатора. Он предложил 250 долларов жалованья, что мне показалось неслыханным, брался оформить мне визу и оплатить проезд. Я согласился. С Кусевицким была целая история: я сначала пообещал, что поработаю в Америке и к нему вернусь, потом в конце концов мы поссорились... В общем, в 1923 году я уехал в Америку и стал работать в штате Нью-Йорк. И опять началась совершенно новая жизнь.

– Долго Вы работали в этой школе?

– Два с половиной года. Потом Кусевицкий прислал мне телеграмму, в которой писал, что очень нуждается в пианисте. И он, и другие говорили мне о моем таланте, но талант требовал развития, и я решил вернуться к Кусевицкому. В Париже проработал с ним еще год. А когда Кусевицкий получил место дирижера Бостонского симфонического оркестра, он предложил мне с ним работать и там. Но потом мы с ним все-таки разошлись. В Бостоне я прожил сорок лет, женился, там родилась дочка. Работал в оркестре, преподавал.
В молодые годы мне всегда хотелось чего-то нового. Я заинтересовался современной музыкой, которой даже Кусевицкий не умел дирижировать. В результате я основал свой маленький оркестр из музыкантов Бостонского оркестра, стал им дирижировать. Одновременно осилил английский, которого прежде вовсе не знал, и стал даже писать на нем статьи, а потом и книги.

– Когда Вы стали работать со своим оркестром, Вас интересовало исполнение именно современной музыки?

– Исключительно современной. Тогда я думал, что если я могу играть такие сложные вещи, как вещи Стравинского, Прокофьева (которого, кстати сказать, я встречал в Париже), то значит, способен и на большее. Я нашел композиторов, чьего новаторства совсем не принимали, – таких, как Чарлз Айвз, Генри Коуэлл, Эдгар Варез. Моя карьера дирижера была странной. Я познакомился с Айвзом, человеком замечательным и почти гением в музыке. Ее, правда, никто не принимал, ну а я – я шел против течения. Он, кстати сказать, был богатым человеком, успешным главой страхового общества. Это удивительное сочетание: страховой служащий, пишущий музыку, которую никто не понимает. Я взялся ее пропагандировать, в том числе перед издателями. Один из них согласился напечатать ноты, но, кажется, только потому, что Айвз обещал взять на себя все затраты. С моим оркестром мы исполняли разные авангардные вещи. Я побывал на Кубе, где нашел замечательных кубинских композиторов. Впоследствии летал с той же целью в Южную Америку, написал книгу о латиноамериканской музыке. А тогда, в 1931 году Айвз организовал нам поездку в Париж, чтобы мы дали концерт той музыки, о которой там и понятия не имели. Это стало сенсацией. Абсолютно неизвестный русский дирижер, приехавший из Бостона, дает концерты неизвестной и непонятной музыки. Айвз после этого сказал: «Ну вот, Францию мы “завоевали”. Какие у вас еще планы?» Я ответил, что хотел бы поехать на гастроли в Германию. Все это было до Гитлера, его, как мне казалось, считали полусумасшедшим человеком, и мало кто относился к нему серьезно. В 1932 году я получил возможность дирижировать одним из больших берлинских оркестров. Привез с собой мексиканские, кубинские музыкальные инструменты, которых немцы до тех пор в глаза не видели. Для них это казалось какой-то забавой, а я пытался им доказать, что это серьезно. Когда я начал дирижировать (одной рукой на три, другой – на четыре), многие, кажется, решили, что я ненормальный. В одной из рецензий меня иронически назвали музыкантом-математиком. Зато в солидной берлинской ежедневной газете Berliner Tageblatt музыкальный критик Альфред Эйнштейн отозвался обо мне, как о «первоклассном таланте».
Работая с оркестром, я продолжал пропагандировать авангардные течения. Постепенно в американской критике сформировалось мнение, что Слонимский вместо музыки преподносит слушателям шум.

– Это странным образом напоминает кампанию против Шостаковича, которая проходила в 1940-х годах в Советском Союзе под лозунгом «Сумбур вместо музыки»...

– Это еще что! Впоследствии, во времена маккартизма, один из бывших моих оркестрантов опубликовал заметку. Он писал обо мне как о «большевике», который родился в Петербурге и переписывается с Россией. Сам я на подобные выпады не обращал внимания, но жена моя забавными их не находила. Репутация, созданная мне американской критикой, все-таки заставила меня оставить концертную деятельность. Я стал заниматься преподаванием, писать статьи, книги, составлять музыкальные словари.

 интервью записано в 1994 году

Рекомендуем обратить внимание на книгу:

 

Слонимский Н. "Абсолютный слух. История жизни"

Слонимский Абсолютный слух История жизни

Мемуары видного американского музыканта, представителя рода Слонимских, охватывают почти всю его жизнь (1894-1995), начиная с детских лет в дореволюционном Петербурге и кончая последними годами в Калифорнии...

 
 

 

 

наши разделы

книги от издательства

 

→  книги на сайте

→  ноты на сайте


статьи о музыкеЭто интересно:

Как воспитать художника-исполнителя?

Как воспитать художника-исполнителя?

Музыка находится внутри нас, в нашем сознании, воображении, чувстве. «Местоположение» музыки — это наш слух; инструмент существует как бы вне нас, он является частицей объективного внешнего мира,  которая нуждается в познании, овладении ей, дабы она была подчинена нашей творческой воле, нашему внутреннему миру.

Подробнее


Кирилл Кондрашин. О великих музыкантах

Кирилл Кондрашин. О великих музыкантах

Я не знаю, как играет сейчас Артур Рубинштейн. Ему теперь уже более 90 лет. Мы с ним выступали лет восемь назад. Он в апостольском возрасте. Мне говорили, что он скрывает свой возраст. Во всяком случае — светлейшая голова, знание множества языков и чистый разговор по-русски. Восторженность необыкновенная. О музыке он говорит взахлеб.

Подробнее


мп-3 скачать бесплатноСлушать музыку:

Billy Holiday 1958 Lady In Satin

Billy Holiday 1958 Lady In Satin

Поздний период в творчестве Билли Холидей. Она исчезала, но не теряла свое волшебное умение из любой, даже самой эстрадной песенки создать подлинное драматическое произведение, сделать настоящую жизненную историю. Вторая половина 50-х была не лучшим временем для Билли.

Подробнее


The Clach 1979 London Calling

The Clach 1979 London Calling

8 место в рейтинге лучшие альбомы мира. London Calling (в пер. с англ. — Лондон зовёт) — третий альбом британской рок-группы The Clash, считающийся шедевром ансамбля, а многими критиками ещё и одним из самых лучших альбомов в истории рок-музыки (он до сих пор фигурирует в различных списках лучших альбомов таких журналов как «Q», «Rolling Stone», «Pitchfork Media»). 

Подробнее


книжные новинкиХорошие книги:

Барбан Е. С. / Джазовый словарь

Джазовый словарь

Джазовый словарь известного джазового критика и теоретика Е.Барбана — первый в России энциклопедический словарь по теории и истории джаза. Словарь содержит используемые в джазе термины и включает статьи, посвященные всем аспектам джазовой теории, истории, стилистики, субкультуры. Значительное место уделено базовым элементам джаза — импровизации, свингу, фразировке, метроритму, гармонии, мелодике, форме, интонации, звукоизвлечению и семантике.

Издательство Композитор СПб, Санкт-Петербург, 2014, ISBN: 978-5-7379-0784-6, 364 стр.,


Подробнее

Цена: 760 руб.   

антология / ЦВЕТ АЛЫЙ. Антология живой литературы

ЦВЕТ АЛЫЙ. Антология живой литературы

Антология Живой Литературы - новый проект издательства "Скифия", ориентированный на публикацию оригинальных литературных произведений малых форм (рассказы, миниатюры, графическая поэзия и проза, и пр.). В данный том вошли произведения авторов из разных городов России и Мира - как известных, так и начинающих. Книга снабжена иллюстрациями художника Евгения Вишневского.

Издательство Скифия, Санкт-Петербург, 2013, ISBN: 978-5-00025-008-2, серия: АЖЛ, формат: 70*100/16 170х240 мм., Твёрдая обложка, 400 стр., тираж: 1000 экз.


Подробнее

Цена: 320 руб.   

Выберите один из вариантов:

Проголосуйте с помощью одного из аккаунтов в социальных сетях.

×
Выберите один из вариантов:

Проголосуйте с помощью одного из аккаунтов в социальных сетях.

×