Исполнительское мастерство



Кирилл Кондрашин. О великих музыкантах

Кирилл Кондрашин. О великих музыкантах

ЧАСТЬ 1. О ПИАНИСТАХ

В.Р. А какие солисты и дирижеры, с которыми Вам пришлось встречаться, оказали на Вас большое влияние?

К.К. Начнем с пианистов. Бели не считать наших Рихтера и Гилельса, то я бы мог назвать двух гигантов. Они совершенно разные, но необычайно интересные.

Я не знаю, как играет сейчас Артур Рубинштейн. Ему теперь уже более 90 лет. Мы с ним выступали лет восемь назад. Он в апостольском возрасте. Мне говорили, что он скрывает свой возраст. Во всяком случае — светлейшая голова, знание множества языков и чистый разговор по-русски. Восторженность необыкновенная. О музыке он говорит взахлеб. Сейчас же садится играть. С какой-то детской непосредственностью. Необычайно простая фразировка. Вот когда он играл Шопена, я понял, что Шопена надо играть так. Он играет то, что написано в нотах, и не больше. Получается великая музыка. Никакой отсебятины, никаких таких дурновкусных рубато, замедлений и декадансов — все просто, благородно. Мы с ним играли Шопена, когда он приезжал в Советский Союз. После этого мы с ним встретились в Париже. Как раз я отлично помню этот концерт. Это было в 1963 году, в один из ноябрьских дней, когда перед началом концерта вышел распорядитель и сказал, что вчера убили президента Кеннеди. Все встали. После этого мы с ним играли Второй концерт Брамса.

Второй пианист — это Бенедетти Микеланджели. Причем надо сказать — они совершенно разные. Рубинштейн необыкновенно романтичен, даже несколько экзальтирован, но это только во внешнем его поведении. Игра его академичная и теплая. Он поэт в музыке. А Бенедетти Микеланджели сидит как истукан. Каменное лицо, ничего не выражающее. Но играет! Такая продуманность, такой вкус. Мы с ним играли Четвертый концерт Бетховена. Я там вдруг "услышал", как встречаются чередующиеся в хроматической гамме триоли с квартолями. Нужно уложить определенное количество нот в этом такте. Как это было необыкновенно отработано! Вот это — триоль, а это — квартоль. Совершенно точно. Ясно и наполнено глубочайшим смыслом.

Очень любопытно, как он готовился к концерту. Мы с ним утром репетировали. Он очень требователен и очень корректен. Он точно знал, что ему нужно. Если ты это сделал, то уже никаких придирок нет. Бывают такие солисты, которые себя желают утвердить. Он сидит и слушает тутти, которое вы сыграли, и говорит: "Прошу вас сыграть еще раз". — "Что было плохо?" — "Я хочу еще раз послушать!" Слушает. "Вы знаете, вот тут скрипки нечисто играют". — "Я не слыхал". — "Ну давайте еще раз".

В.Р. Это, очевидно, наш артист...

К.К. Это было с Гилельсом в начале конца нашей дружбы: желание самоутвердиться — вот, мол, меня это не устраивает, как бы вы ни играли, я все равно лучше. Это мне очень не понравилось.

А вот Микеланджели знает, что нужно (Рихтер, кстати, тоже), и когда вы сделали, он к этому уже не возвращается. А после репетиции приходил Богино, и они начинали колдовать над роялем. На этот день все остальные занятия в зале отменялись, репетиции кончались в час дня, концерт начинается в полвосьмого. Я прихожу в четверть восьмого, они еще на эстраде, и Микеланджели еще пробует найти вот "эту" ноту, а ее нет. Все в панике: надо еще идти в гостиницу переодеваться, машина его ждет. Наконец, он неохотно покидает эстраду. Быстро ставят оркестр. Через 10 минут он уже входит во фраке и играет как бог.

Это говорит о том, что он может "заводиться" от музыки с полуоборота, то есть он услышал звуки музыки и уже включен. Молниеносно. Это очень редкое качество. Я это качество встречал редко — у Ростроповича, скажем... Я подумал о Рихтере в этом смысле, но потом понял, что я неправ. Как раз Рихтер долго готовится.

В.Р. Вы рассказывали, что он приходит за пять минут.

К.К. Да. Но один гуляет по Москве или где-то там в Риге, по взморью. Он не может ни с кем общаться, должен вынести в себе вот эту музыку. А Микеланджели работает, сидит... Из скрипачей наибольшее впечатление на меня произвел Исаак Стерн.

В.Р. Кирилл Петрович, извините, нельзя ли еще о Микеланджели? Много ли Вы с ним выступали?

К.К. Я с ним играл только два сочинения. Он играл Симфонические вариации Франка и, если мне не изменяет память, Пятый концерт Бетховена, Все было совершенно по-разному и все необыкновенно благородно. Туше отработано просто идеально. Я понял, почему ему нужен идеальный инструмент. Потому что он должен быть уверен, что будет то качество, тот тембр, та сила, которые ему нужны. Абсолютно ничего итальянского, никакого легкомыслия в его отношении к музыке нет. Он отменяет концерты без конца, потому что себя чувствует в недостаточно хорошем состоянии, и платит колоссальные неустойки. Говорят, он просто разорен. Он — раб настроения. Когда он играет, он может играть только хорошо. Это мне говорили те люди, которые с ним встречались часто.

В.Р. Говорят, что он играет без изменений. Когда повторяет концерты, то ничего не изменяет в произведении.

К.К. Абсолютно точно. То, что он делал на репетиции, — это все было выверено и идеально повторено на концерте. Причем и на репетиции и на концерте это было с полным одухотворением, что называется. Не просто формально — темпово.

Я не заметил изменений. Может быть, через год он сыграет этот концерт иначе. Но тут чувствуется скрупулезная домашняя работа, многочасовая.

Что еще сказать о нем? Однажды после его концерта Арам Ильич Хачатурян пригласил к себе в дом меня с женой, были еще Карэн и переводчица. Было роскошное застолье — Микеланджели немножечко растаял, а так он очень сух, очень сдержан, молчалив. Зашел разговор с ним о том, о сем, и Хачатурян спросил его, о чем он мечтает больше всего? Он говорит: "Я мечтал бы открыть маленький ресторанчик. Я очень люблю готовить- Вот если бы у меня были бы деньги, то я купил бы в деревне маленький дом, оборудовал бы ресторан на четыре столика и с удовольствием обслуживал сам посетителей". — "Вы бы приглашали туда своих друзей?" — "У меня нет друзей", — сказал он с улыбкой. Может быть это и кокетство какое-то, но едва ли...

 

ЧАСТЬ 2. О скрипачах. О Стравинском.

...Исаак Стерн совершил революцию по отношению к скрипке. До Стерна, еще до войны, приезжал Яша Хейфец. Я помню его выступление и его помнит все старшее поколение наших музыкантов. Он совершенно убил нас феноменальным звуком, необычайной мощности и красоты. Когда он играет в финале Концерта Брамса октавы, которые потом повторяет весь оркестр, то его октавы звучат сильнее, чем первые и вторые скрипки вместе взятые, — лавина обрушивалась на вас необыкновенная. Рассказывают, что он себя вел не очень деликатно. Дирижировал тогда Александр Иванович Орлов, почтенный, отлично аккомпанирующий человек, все знающий, с громадным авторитетом. Он захотел встретиться с Хейфецем до оркестровой репетиции. Тот назначил ему прийти к нему в номер в "Метрополь". Орлов пришел. Его встретил секретарь и сказал: "Господин Хейфец чувствует себя не очень хорошо. Он поручил мне сыграть концерт, и я вам покажу все, что он делает. Я — тоже скрипач..."

И Орлов слушал, а я считаю — зря. Я бы сказал: "Хорошо, когда господин Хейфец выздоровеет, я послушаю, как он играет сам". Он был очень заносчив. Такое чувство величия. Я с ним встречался лично, сравнительно недавно. Он уже закончил свою концертную деятельность, не потому что он не может играть, а потому что ему незачем играть: у него столько денег и такие большие налоги, что ему невыгодно играть. Ом купил себе остров около Лос-Анджелеса и, кажется, он делает одну пластинку в год просто для удовольствия. Я его встретил у Пятигорского.

В.Р. Вы встречались с Пятигорским?

К.К. Да, он пригласил меня к себе в дом. Мы с ним не играли, но встречались в Лос-Анджелесе. Русский дом. Говорят по-русски. Там был Байрон Джайнс — тоже очень интересный пианист, относительно молодой, с супругой, а супруга — дочь, кажется, знаменитого Гарри Купера, киноактера-звезды 40-х годов. Значит, Пятигорский с супругой и Яша Хейфец. Очень мрачно себя держал. Мы болтали, а он ни слова не сказал.

В.Р. Они говорят по-русски?

К.К. Они абсолютно все говорят по-русски. Потом очень сухо простился и уехал на своем роскошном "ролс-ройсе". В общем произвел не очень приятное впечатление. Может быть, это черта характера, но он не коммуникабелен. А Пятигорский — тот душа нараспашку, страшно любопытен, много рассказывает и с юмором. Ему около семидесяти... Он великолепно рассказывал, как он встретился с Энеску в конце его жизни. Энеску страдал туберкулезом спинного мозга. Он ходил почти скрючившись, то есть смотрел в землю и не мог даже поднять головы. У Пятигорского рост около двух метров, "Он хочет со мной поговорить, а я не знаю, что делать, — рассказывал Пятигорский. — Нагнуться — тогда он обидится, встать на колени, тогда он увидит мое лицо. У меня было очень трудное положение и я тогда, как-то скрючившись, все-таки разговаривал..." Он очень комично это показывал, но с полным уважением к Энеску...

В.Р. Вы когда-нибудь с ним играли?

К.К. Нет, никогда не играл, доже не слышал, как он играет. Просто слушал пластинки, и вот такая личная приятная встреча.
...Почему я начал с Хейфеца. Он ошеломил всех звуком и такой мощью технической оснащенности. Он был в расцвете. Сыграл три концерта: Брамса, Мендельсона и Чайковского. Все три концерта игрались одинаковым звуком. И то, что было хорошо в Брамсе, уже и Чайковскому не очень подходило, а Мендельсону было вообще противопоказано — жирный вибрирующий мощный тон для Мендельсона совершенно не подходит. Но все были в полном восторге, и Хейфец оказал сильное влияние на многих наших скрипачей, в том число на Леонида Когана, который в его манере играет, в смысле напора...

И вот приехал Стерн, который даже тогда не особо был известен (это было в начале 60-х годов), показал, как может скрипка звучать совершенно по-разному. Он играет Гайдна — это одна вибрация, у Чайковского — другая вибрация. Он играет Брамса близко к Хейфецу, но с особыми интересными приемами. Скажем, там есть заключительная партия, по-моему, октава, увеличенная секста, которая переходит в октаву: фа-бекар — ре-диез — в ми-ми. И Стерн этой четвертитоновой интонацией расширял увеличенную сексту. Совершенно мучительная интонация, и когда разрешалась она в октаву, чувствовалось то страдание, которое приводит к облегчению. Просто впечатление фальши, но необыкновенной совершенно выразительности. Тогда я понял, что всё меняется, и, кроме того, — степень вибрации, ведения смычка, в каждом... это просто были разные скрипачи. Вот эту трансформацию я ни у какого другого скрипача не слыхал. Давид Федорович Ойстрах был великим скрипачом, но играл все примерно одинаковыми приемами, но разную музыку по-разному. Леонид Коган — тоже скрипач очень сильный, крепчайший, но у него ближе к Хейфецевской школе, а вот — на Стерна... Я даже затрудняюсь назвать скрипача, который был бы на него похож. Ну, может быть, Олег Каган в какой-то степени, молодой... он очень хорошо играет разные стили, но сейчас ему давать аванс еще рано. Спиваков, например, — тот ближе к Хейфецу, такой импульсивный, моторный скрипач.

Да, Стерн оказал на меня определенное влияние. Причем мы с ним встречались несколько раз, и я помню первое его выступление. Когда он приезжал в 1956 году, я еще ему аккомпанировал; играли с Госоркестром. Госоркестр был тогда не в лучшей форме, и, в общем, мне сладить ансамбль не очень-то удавалось. Появилась почти разгромная рецензия в "Советской музыке", что концерт Мендельсона Госоркестр обязан сыграть без дирижера вместе с солистами, что они все время сзади и т.д. Я считаю, что виноват я. Стерн был не очень доволен. Я это чувствовал. Он был со мной холодноват. Через три года мы с ним встретились, в Праге. Он там выступал в другом концерте, а я дирижировал в Пражской филармонии. Он пришел на второе отделение. Там был "Вальс" Равеля. Он прошел за кулисы и бросился меня целовать: "Как же я вас тогда-то не оценил. Какой же вы дирижер! Как вы великолепно чувствуете эту музыку и что вы сделали с оркестром! Я их знаю, они всегда снобы и не хотят играть..." То есть вдруг раскрылся полностью, С тех пор мы очень большие друзья. Я с ним эпизодически встречался в Италии и во многих других странах. Ну в общем, он оказал сильное влияние на меня, на мое формирование. Это разностильность — разные эпохи...

В.Р. Вы упоминали об Игоре Стравинском. Нет ли у Вас желания оформить свои впечатления о нем?

К. К. Стравинский относится к великим людям. Мои встречи с ним? Вообще их было немного. Я с ним познакомился, когда он был в Москве в 1962 году. Он сидел на репетиции своих сочинений. Дирижировал Крафт, Очень охотно общался, к нему многие подсаживались. Подходили и Константин Иванов, и Шнеерсон, и я, и много композиторов — целая куча. Он с большим терпением рассказывал, как он считает нужным и что... останавливал оркестр и делал замечания. Крафт — дирижер ужасный, конечно, оркестр играл с ним очень неохотно. Потом Стравинский дирижировал моим тогда оркестром, сценами из "Петрушки". Оркестр ему понравился, и он сказал: "Вы знаете, оркестр более гибкий, чем тот". Я ответил, что очень приятно это слышать. Министерство культуры ему устроило прием в "Национале". Там были Шостакович с супругой, и и, по-моему, Хачатурян и Фурцева со своими заместителями, — человек 8-10, не больше. Фурцева была в ударе, много разговаривала, рассказывала. Стравинский тоже.

В.Р. Что же могла рассказывать Фурцева?

К.К. Ну, анекдоты какие-то. Она могла быть обаятельной и даже очень...

И вот зашел разговор. Мол, как же так, Игорь Федорович, Bac считали антисоветчиком, а Вы так относитесь к нашей стране, и все такое. Он тогда сказал, что все то, что о нем писали, это враки. И если американские газеты писали мои оскорбления о Советском Союзе, так и они врали, что ему не все нравится, что у нас есть. "Но свой дом ругать, — добавил он, — я не позволю. Я его сам буду ругать там, где найду нужным» — у себя же дома". Мне запомнилась эта фраза — довольно умная. А вторая встреча произошла в Нью-Йорке, в 1966 году, когда проходил фестиваль Стравинского. Это был целый цикл концертов. Я там дирижировал "Пульчинеллу", первый акт, по-моему, "Фейерверк", потом аккомпанемент и потом, если не ошибаюсь, Каприччио, а во втором отделении "Петрушку". Стравинский — маленький сгорбленный человек в темных очках — приехал на второе отделение. Из зала он почти не выходил, ходил с палкой, ему трудно было ходить. "Петрушку" он прослушал, потом пришел за кулисы, расцеловал меня и сказал мне самый большой в моей жизни комплимент, который когда-нибудь я получал. Повторю его: "Вы великолепно чувствуете паузы". Мне было особенно приятно, потому что во многих случаях я пауэу-то делал там, где он ее не предусматривал; я как бы заново лепил драматургию. Он мне написал очень трогательную надпись на титульном листе партитуры, я ее поставил под стекло и очень ею горжусь, потому что Стравинский обычно весьма сух на похвалы.

 

ЧАСТЬ 3. О Покровском. О дирижёрах.

Да. вот ещё о личностях музыкантов, которые оказали на меня большое влияние. Борис Покровский. Мы с ним начинали вместе в Большом театре. Он был еще молодым режиссером, только что приглашенным с периферии, я— молодой дирижер. Как только мы нашли друг друга, сразу стали ставить спектакли. Причем у него, с одной стороны, было больше опыта, а с другой — у меня было меньше тогда той настойчивости, которая потом оказалась продуктивной. В общем получалось так, что во всех спектаклях лидировал он, и я об этом не жалею. У него я научился многому: драматургической лепке, чувству сцены, умению сделать то, что нужно режиссеру. Это не значит, что я легко соглашался. Очень часто мы с ним на репетициях спорили. Я ему подсказывал то или иное, и он многое принимал. Но всегда получалось так, что сценическая интерпретация ярче музыкальной. Это, пожалуй, было до "Проданной невесты". А потом мы пошли на равных. Его отношение к опере я потом увидел у Фельзенштейна, у других крупных; оперных режиссеров. Это то направление, которое резко противоречит итальянской безвкусице, связанной с необходимостью приглашения звезд. Все оперы идут на оригинальном языке. Мы в них ни черта не понимаем, смотрим в программки в антракте, а певцы поют кто на итальянском, а кто только думает, что он поет на итальянском. Вот когда я был в Чикаго, то по коридору проходя, услышал хор иа "Бориса Годунова", но не могу понять, на каком языке они поют и долго стоял, пока какое-то созвучие не проскочило, похожее на русский... они думают, что они поют по-русски. Это, конечно, абсолютный бред, но каждый артист, если вы ему сделаете замечание, сейчас же скажет, что он идеально чисто произносит, занимался с тем-то и тем-то... Получается чушь, абракадабра, когда на разных языках поют. Я глубоко убежден (Фельзенштейн и Покровский тоже), что оперу надо давать на языке аудитории... плохо поют — делать лучше.

В.Р. И, наконец, о современных дирижерах...

К.К. С дирижерами мне как-то мало приходилось общаться, потому что большей частью они приезжают сюда со своим оркестром и на один день — много с ними не поговоришь. К сожалению, за последние годы крупных дирижеров я не помню.

Никогда я не встречался лично с Караяном. Много слышал опер и симфонических концертов. Как у него звучит оркестр! Но его дирижерская манера и поведение на концерте мне абсолютно чужды. Это отстранение и это шаманство, которое должно погружать его в какой-то транс... Мне кажется, что это наигрыш. А вместе с тем все-таки чувствуется, что на репетиции все сделано великолепно. У него оркестр звучит только по-караяновски и интерпретация очень продумана...
Из стариков мне приходилось встречаться и слушать концерты Стоковского. Он дирижировал только что созданным оркестром в Нью-Йорке, последний раз в 1966 году. Ои до сих пор дирижирует — ему девяносто четыре. Но сейчас я его не слыхал.

Он дирижировал Вторую симфонию Бетховена и "Картинки с выставки" Мусоргского в своей оркестровке. Я пришел на репетицию, он был очень приветлив, сейчас же пригласил покушать "suppe nаch den probbе".,. Я сказал, что у меня своя репетиция, а он поинтересовался, приду ли я на премьеру. На репетиции я посидел и послушал Вторую симфонию Бетховена. Нет... была увертюра "Оберон" — великолепная работа. Ну, прежде всего Стоковсквй авторитет непререкаемый. Он дирижирует без палочки очень сухими движениями. Достаточно ему остановить руку — все прекращают играть, на той же четверти... Он тихим голосом делает замечания, говорит цифру и, не дожидаясь пока все найдут, начинает играть. Причем, если что не получилось, он еще раз повторит — по-настоящему работал... Я к нему, честно говоря, относился, по молве, как к "первоклассному дирижеру второклассной музыки". Это не совсем так. Он, конечно, великолепный мастер.У меня есть пластинка, скажем, его транскрипции из "Нибелунга", вроде сюиты. Это великолепно и технологически, и с точки зрения достижения вагнеровского духа. А тогда и слушал и Вторую Бетховена — это было очень хорошо, по-бетховенски мощно, вовсе не по-стариковски, темпы живые для сегодняшнего дня --ничего стариковского.

Вечером я пришел на концерт, и "Оберон" и Вторая симфония Бетховена меня в этом утвердили. Но, увы, очень разочаровало второе отделение. "Картинки с выставки" были обезображены— Инструментовка... в общем, это был "а 1а Равель". Но все это дописано как-то неловко, с варварскими купюрами, нелогичными перестановками, непонятными в самой музыке. Это произвело на меня впечатление дилетантщнны и возникло опасение, что у него, может быть, со вкусом неблагополучно...

Встречался я с ним в одном доме в Нью-Йорке. Миллионеры всегда собирают у себя знаменитостей, и вот пригласили меня и Темирканова. И там действительно был Стоковский. Очень мило беседовал, и мы с ним по-немецки кое-как объяснялись. Спрашивал про музыкальную жизнь, про то, про се, но он все время как-то поглядывал по сторонам. Оказывается, он ждал сына. У него сложная семейная жизнь. Он уже с четвертой женой разошелся. От этой жены у него 17-летний сын, и он с ним видится; только вне дома. И вот здесь, при мне, у него была с ним встреча, а то он так бы и не пришел. Наконец, появился этот сыночек с хиппиобразными манерами. Здоровенный детина, наглый невероятно. Отец сейчас же стал вокруг него суетиться, а тот развалился в кресле, вытянув ноги, и отец, этот почтенный седовласый красавец-старец, бегал. Принес ему виски, а тот сказал, нет, мол, ты дай джин с тоником, — принес. Старик старался угодить изо всех сил. Это произвело впечатление неприятное. Мне было за него стыдно. Мне хотелось этому мальчишке морду набить как следует, чтобы он понял, с кем имеет дело...

Теперь среднее поколение. На первое место я ставлю Лорина Маазеля. Он приезжал сюда в 1963 году. Дирижировал, помню, отлично. "Неоконченную" Шуберта и Вторую Малера. Его Малер вообще произвел сенсацию. Тогда еще он не вошел так в моду. Симфония трудная. Он великолепно ее сделал. Отлично работал с Госоркестром, который был тогда в кризисном состоянии. Им пришлось очень подтянуться, и сыграли здорово. Я с ним общался, и он на меня произвел впечатление очень серьезного, вдумчивого человека. Ему было тогда лет тридцать. Он был с женой, с девочкой, совсем крохой. Очень дружелюбен, приветлив, и я почувствовал в нем очень большого музыканта.


статьи о музыкеЭто интересно:

Николай Слонимский. Новая жизнь

Николай Слонимский. Новая жизнь

Не будет преувеличением сказать, что всю свою жизнь Николай Слонимский плыл против течения: будучи незаменимым ассистентом Кусевицкого, он с ним поссорился; он дирижировал авангардной музыкой, когда мало кто в Америке был готов ее слушать...

Подробнее


Вибрация как средство выразительности. В помощь преподавателю скрипки

Вибрация как средство выразительности. В помощь преподавателю скрипки

Представленное учебно-методическое пособие рекомендовано в помощь начинающим педагогам по классу скрипки. Об авторе: Фаина Козьбо родилась в 1940 году в Ленинграде. В 1967 году закончила Ленинградскую консерваторию имени Римского-Корсакова. С 1961 году работает преподавателем скрипки в ДШИ №3 Калининского р-на. За долгие годы работы выпустила большое количество учеников, многие из которых стали профессиональными музыкантами.

Подробнее


мп-3 скачать бесплатноСлушать музыку:

Peggy Lee 1953 Black Coffee

Peggy Lee 1953 Black Coffee

"Black Coffee" — первый сольный альбом Пегги Ли, выпущенный в сотрудничестве со звукозаписывающей компанией Decca Records и в нем отчетливо слышится скорее эстрадно-блюзовый, чем джазовый звук, однако именно он сделал Пегги Ли — звездой.

Подробнее


Marvin Gaye 1971 What's Going On

Marvin Gaye 1971 What

6 место в рейтинге лучшие альбомы мира. What’s Going On стал вехой в истории ритм-энд-блюза, обозначив разрыв исполнителя со стилем и содержанием своих предыдущих пластинок. На этой записи упор сделан на ударные, звучание обогащено мотивами джаза и классической музыки, результатом является на удивление утончённый и пластичный саунд, навсегда изменивший музыку соул.

Подробнее


книжные новинкиХорошие книги:

Надеждин Н. / Джордж Гершвин: "Солнечный блюз"

Джордж Гершвин: "Солнечный блюз"

В книге представлена беллетризованная биография великого американского композитора Джорджа Гершвина.

Издательство Майор, Москва, 2009, ISBN: 978-5-98551-069-0, серия: Неформальные биографии, формат: 70*90/32 107х165 мм., Мягкий переплёт, 192 стр., тираж: 2000 экз.


Подробнее

Цена: 110 руб.   

Калинин А. / Энди Питерский. Все молча говорю...

Энди Питерский. Все молча говорю...

Книга «Все молча говорю» Энди Питерского -сама по себе произведение искусства. В неё вошли живописные и графические работы, стихи и дневниковые записи-зарисовки. Книга собиралась после смерти автора, людьми глубоко понимающими творчество и душу этого светлого, грустного и ироничного одновременно, настоящего петербужского интеллигента и Творца.

Издательство Скифия, Санкт-Петербург, 2012, ISBN: 978-5-903463-94-7, формат: 60*90/16 145х215 мм., Мягкий переплёт, 168 стр., тираж: 400 экз.


Подробнее

Цена: 300 руб.   

Выберите один из вариантов:

Проголосуйте с помощью одного из аккаунтов в социальных сетях.

×
Выберите один из вариантов:

Проголосуйте с помощью одного из аккаунтов в социальных сетях.

×